«Особенно хороши наши сибирские ландыши,— писал красноярский поэт И. Рождественский,— они розовые, будто обрызганные зарей…» Не только он, но и многие другие считают, что в Сибири растут в диких лесах ландыши. А их там нет. От Урала до самой Даурии нет (саженые — не в счет!). История обошлась с ними слишком сурово, как, впрочем, и со многими другими спутниками дубрав. Только липа да несколько трав уцелели в Сибири, но и то островками. Ландыш исчез.
«Обрызганный зарей» — не ландыш, хотя внешне чуточку похож. Та же невысокая стрелка с гирляндой колокольчатых цветков. Чаще розовых. Иногда почти белых. Не вдаваясь в тонкости конструкции цветка, можно отличить ландыш сразу же по листьям. Они в виде эллипса, жилки идут дугами, почти параллельно (как и у других однодольных!). У «обрызганного» — гру-шанки круглолистной — похож на лист груши, круглый. В отличие от груши он плотный, как из клеенки. И очень темный, почти черный. Жилки — сеточкой (двудольное).
Несправедливость природы можно было бы подправить, посадить в Сибири ландыш снова, раз он когда-то там рос. Посадили. Прижился и так хорошо стал расти, что вырвался из садов и кое-где ушел в лес Так случилось под Красноярском. Иногда неопытные ботаники принимают его здесь за дикорастущий. Их ошибка имеет под собой некоторые основания. Возле Красноярска уцелел крошечный кусочек липового леса. Это и не лес даже. Так, несколько липок и их дубравных спутников. И ландыш вполне мог там расти.
Впрочем, и в самом центре ландышевого раздолья, у нас под Москвой, он вдруг неожиданно может исчезнуть. Год, два, три нет ландыша. Потом так же неожиданно появится. Такое поведение мешает собирать его длинные корневища для сердечных лекарственных средств.
Н. Борисова из Ленинграда попыталась выяснить, в чем тут дело. Она воспользовалась успехами математики, построила сложные уравнения с иксами и игреками. И задача разрешилась.
«Обрызганный зарей» — не ландыш, хотя внешне чуточку похож. Та же невысокая стрелка с гирляндой колокольчатых цветков. Чаще розовых. Иногда почти белых. Не вдаваясь в тонкости конструкции цветка, можно отличить ландыш сразу же по листьям. Они в виде эллипса, жилки идут дугами, почти параллельно (как и у других однодольных!). У «обрызганного» — гру-шанки круглолистной — похож на лист груши, круглый. В отличие от груши он плотный, как из клеенки. И очень темный, почти черный. Жилки — сеточкой (двудольное).
Несправедливость природы можно было бы подправить, посадить в Сибири ландыш снова, раз он когда-то там рос. Посадили. Прижился и так хорошо стал расти, что вырвался из садов и кое-где ушел в лес Так случилось под Красноярском. Иногда неопытные ботаники принимают его здесь за дикорастущий. Их ошибка имеет под собой некоторые основания. Возле Красноярска уцелел крошечный кусочек липового леса. Это и не лес даже. Так, несколько липок и их дубравных спутников. И ландыш вполне мог там расти.
Впрочем, и в самом центре ландышевого раздолья, у нас под Москвой, он вдруг неожиданно может исчезнуть. Год, два, три нет ландыша. Потом так же неожиданно появится. Такое поведение мешает собирать его длинные корневища для сердечных лекарственных средств.
Н. Борисова из Ленинграда попыталась выяснить, в чем тут дело. Она воспользовалась успехами математики, построила сложные уравнения с иксами и игреками. И задача разрешилась.
«Особенно хороши наши сибирские ландыши,— писал красноярский поэт И. Рождественский,— они розовые, будто обрызганные зарей…» Не только он, но и многие другие считают, что в Сибири растут в диких лесах ландыши. А их там нет. От Урала до самой Даурии нет (саженые — не в счет!). История обошлась с ними слишком сурово, как, впрочем, и со многими другими спутниками дубрав. Только липа да несколько трав уцелели в Сибири, но и то островками. Ландыш исчез.
«Обрызганный зарей» — не ландыш, хотя внешне чуточку похож. Та же невысокая стрелка с гирляндой колокольчатых цветков. Чаще розовых. Иногда почти белых. Не вдаваясь в тонкости конструкции цветка, можно отличить ландыш сразу же по листьям. Они в виде эллипса, жилки идут дугами, почти параллельно (как и у других однодольных!). У «обрызганного» — гру-шанки круглолистной — похож на лист груши, круглый. В отличие от груши он плотный, как из клеенки. И очень темный, почти черный. Жилки — сеточкой (двудольное).
Несправедливость природы можно было бы подправить, посадить в Сибири ландыш снова, раз он когда-то там рос. Посадили. Прижился и так хорошо стал расти, что вырвался из садов и кое-где ушел в лес Так случилось под Красноярском. Иногда неопытные ботаники принимают его здесь за дикорастущий. Их ошибка имеет под собой некоторые основания. Возле Красноярска уцелел крошечный кусочек липового леса. Это и не лес даже. Так, несколько липок и их дубравных спутников. И ландыш вполне мог там расти.
Впрочем, и в самом центре ландышевого раздолья, у нас под Москвой, он вдруг неожиданно может исчезнуть. Год, два, три нет ландыша. Потом так же неожиданно появится. Такое поведение мешает собирать его длинные корневища для сердечных лекарственных средств.
Н. Борисова из Ленинграда попыталась выяснить, в чем тут дело. Она воспользовалась успехами математики, построила сложные уравнения с иксами и игреками. И задача разрешилась.
Свой победный путь ландыш начинает под пологом темного ельника. Всего два процента площади занимает ландыш. Он почти не виден. Приходит человек и вырубает ельник. На первых порах все покрывается бурьяном. Ландыш исчезает. Тянутся годы. Не один и не два. Наконец на вырубке поселяется молодой березнячок. А за ним и ландыш. Вернулся. А точнее—он совсем и не уходил. Пережидал время. В земле хранились корневища.
Растет березняк. Проходят половину своего жизненного пути березы. Исполняется им лет 60. Кроны берез сквозисты. Света сквозь них льется много. Ландышу раздолье. В десять раз больше света, чем в ельнике. Это лучшая пора в жизни ландыша,
А затем под пологом берез начинает накапливаться еловый молодняк. Все больше елей. Они перерастают стареющую березу, и снова становится темно. Для ландыша это закат. Снова он возвращается к тому, с чего начал: два процента от площади на его долю. Остальное достается ели. И только на полянах ландыш берет реванш и разрастается так густо, что другим растениям втиснуться почти не удается. Особенно хороши поляны осенью, когда поспевают красные плоды. Аппетитные на вид, но горькие.
Вкусы у всех разные. Лисий явно не сходится с нашим. Лиса — великая охотница до ландышевых плодов.
В 1943 году в Хоперском заповеднике выдалась на редкость сухая и морозная осень. Озера покрылись толстой коркой льда. Почва смерзлась в камень. Работники заповедника стали замечать, что помет у лис ярко-красного цвета. Объяснилось это просто. В мерзлой почве ловить мышей затруднительно. Болотная дичь с озер улетела. Остался единственный корм — ландыш. Он хоть и горький, но, может быть, горечь его лисе не противна, а приятна. Может быть, она для лисы и лекарство, так же как для овец горечь полыней?
Вы, наверное, заметили, что ландыш отличается от своих лилейных собратьев тем, что у него нет луковицы. Зато есть длинные и ветвистые корневища. Будь у ландыша луковицы, любители цветов давно бы опустошили ландышевые леса.
Корневища —более надежный способ уцелеть. Свидетель тому майник двулистный. Самая что ни на есть обычная травка наших северных ельников.
Под землей у майника частое переплетение корневищ, словно рыбацкая сеть. От подземных побегов поднимаются тонкие стебельки. На каждом два листочка сердечком и маленькая кисть душистых белых цветков. Осенью их сменяют красные ягодки, напоминающие мелкую клюкву.
Они неприятны на вкус и даже ядовиты. Но рябчики обожают их. Один биолог даже попытался зависимость построить: чем больше рябчиков, тем меньше сохранится ягод у майника. Таблицу составил, как по запасам майниковых ягод судить о численности рябчика. К счастью для птиц, майникоеые ягодки хорошо зимуют, и подобно клюкве и бруснике их можно находить на следующий год, когда сойдет снег и обнажится земля.
Другой безлуковичный представитель лилейных — эремурус. Это житель среднеазиатских гор и пустынь. По-местному ширяш. У него мясистые верете-новидные корни. В них запас питания. Недаром ранней весной он молниеносно выгоняет двухметровый стебель.
Из корней добывают хороший клей. Говорят, что стены древних памятников Самарканда и Бухары замешены на ширяшовом клее. Насчет памятников не уверен, но что кувшины —совершенно точно. Брали холщовый мешок, набивали песком. Обмазывали клеем. Клей застывал. Песок высыпали. Кувшин готов.
Для еды ширяш не годится. Даже мышам.
Мыши, кажется, предпочитают более сладкую пищу. Из лилейных—луковицы лилий. В особенности красной сараны. В Сибири сарана украшает степные склоны. Ее красные поникшие цветки колышутся на тонких стебельках. Изящные, тонкие, узкие листочки. Под землей луковица как у чеснока. Эти луковицы мыши заготавливают в огромных количествах.
В прежние годы в Забайкалье даже особый промысел существовал. Тот, кто желал зимой разнообразить свое меню, заблаговременно шел в степь и искал мышиные норы. Узнать их нетрудно. Возле норы обязательный холмик выброшенной земли.
Постукивал палкой по земле, по звуку определял место главного хранилища. Затем оставалось выгрести луковицы. Если вместе с ними попадались и другие коренья, возвращал ненужное мышам. То ли жалея мышей, то ли себя. Если подохнут с голоду зимой, некому будет заготавливать луковицы на будущий год.
Уйма мышей в степях. Луковиц запасают целые горы. А численность лилий вроде бы не страдает. По-прежнему степи в середине лета кажутся пунцовыми от их засилья. Система степного биогеоценоза регулирует себя сама. Даже когда вмешивается человек.
И не только в степях. И на Дальнем Востоке, у вулканов Камчатки. Натуралист К. Дитмар в начале века вспоминал о своих злоключениях при исследовании этой дальней окраины России. Продовольствие иссякало. Выручили мыши. В их складах оказалась масса луковиц диких лилий — камчатской сараны.
«Всюду можно было видеть, как шныряли эти прилежные зверьки, и всюду мы наступали на их заполненные зимние кладовые, которые правильно и красиво были обложены мхоМ\».
Дитмар ежедневно разорял две таких кладовых. Их хватало для питания экспедиции. Из луковиц пекли нечто вроде хлеба.
Предприимчивые мыши запасают столько луковиц, чтобы хватило до следующего лета, если не произойдет какого-нибудь ЧП. Одно такое чрезвычайное происшествие случилось на Камчатке в конце марта 1942 года. Реки вышли из берегов, и на морской террасе возле устья Ольги затопило кладовые полевок-экономок. Зверюшки в панике выскакивали, вытаскивали заботливо уложенные продукты. Переносили на сухое место. Раскладывали для просушки на снегу.
Однако большого толка от аврала не получилось. Очень скоро местные вороны пронюхали, какой отличный провиант лежит открыто. Налетали крупными стаями. Отгоняли мышей хлопаньем крыльев. Подбирали все до последней луковки.
Бывало и наоборот. Местные жители Камчатки сушили сарану, нанизывали луковицы на нитки, берегли до зимы. Зимой варили и ели с кислым молоком. Мыши забирались в кладовые и часть запасов перетаскивали к себе.
«Обрызганный зарей» — не ландыш, хотя внешне чуточку похож. Та же невысокая стрелка с гирляндой колокольчатых цветков. Чаще розовых. Иногда почти белых. Не вдаваясь в тонкости конструкции цветка, можно отличить ландыш сразу же по листьям. Они в виде эллипса, жилки идут дугами, почти параллельно (как и у других однодольных!). У «обрызганного» — гру-шанки круглолистной — похож на лист груши, круглый. В отличие от груши он плотный, как из клеенки. И очень темный, почти черный. Жилки — сеточкой (двудольное).
Несправедливость природы можно было бы подправить, посадить в Сибири ландыш снова, раз он когда-то там рос. Посадили. Прижился и так хорошо стал расти, что вырвался из садов и кое-где ушел в лес Так случилось под Красноярском. Иногда неопытные ботаники принимают его здесь за дикорастущий. Их ошибка имеет под собой некоторые основания. Возле Красноярска уцелел крошечный кусочек липового леса. Это и не лес даже. Так, несколько липок и их дубравных спутников. И ландыш вполне мог там расти.
Впрочем, и в самом центре ландышевого раздолья, у нас под Москвой, он вдруг неожиданно может исчезнуть. Год, два, три нет ландыша. Потом так же неожиданно появится. Такое поведение мешает собирать его длинные корневища для сердечных лекарственных средств.
Н. Борисова из Ленинграда попыталась выяснить, в чем тут дело. Она воспользовалась успехами математики, построила сложные уравнения с иксами и игреками. И задача разрешилась.
Свой победный путь ландыш начинает под пологом темного ельника. Всего два процента площади занимает ландыш. Он почти не виден. Приходит человек и вырубает ельник. На первых порах все покрывается бурьяном. Ландыш исчезает. Тянутся годы. Не один и не два. Наконец на вырубке поселяется молодой березнячок. А за ним и ландыш. Вернулся. А точнее—он совсем и не уходил. Пережидал время. В земле хранились корневища.
Растет березняк. Проходят половину своего жизненного пути березы. Исполняется им лет 60. Кроны берез сквозисты. Света сквозь них льется много. Ландышу раздолье. В десять раз больше света, чем в ельнике. Это лучшая пора в жизни ландыша,
А затем под пологом берез начинает накапливаться еловый молодняк. Все больше елей. Они перерастают стареющую березу, и снова становится темно. Для ландыша это закат. Снова он возвращается к тому, с чего начал: два процента от площади на его долю. Остальное достается ели. И только на полянах ландыш берет реванш и разрастается так густо, что другим растениям втиснуться почти не удается. Особенно хороши поляны осенью, когда поспевают красные плоды. Аппетитные на вид, но горькие.
Вкусы у всех разные. Лисий явно не сходится с нашим. Лиса — великая охотница до ландышевых плодов.
В 1943 году в Хоперском заповеднике выдалась на редкость сухая и морозная осень. Озера покрылись толстой коркой льда. Почва смерзлась в камень. Работники заповедника стали замечать, что помет у лис ярко-красного цвета. Объяснилось это просто. В мерзлой почве ловить мышей затруднительно. Болотная дичь с озер улетела. Остался единственный корм — ландыш. Он хоть и горький, но, может быть, горечь его лисе не противна, а приятна. Может быть, она для лисы и лекарство, так же как для овец горечь полыней?
Вы, наверное, заметили, что ландыш отличается от своих лилейных собратьев тем, что у него нет луковицы. Зато есть длинные и ветвистые корневища. Будь у ландыша луковицы, любители цветов давно бы опустошили ландышевые леса.
Корневища —более надежный способ уцелеть. Свидетель тому майник двулистный. Самая что ни на есть обычная травка наших северных ельников.
Под землей у майника частое переплетение корневищ, словно рыбацкая сеть. От подземных побегов поднимаются тонкие стебельки. На каждом два листочка сердечком и маленькая кисть душистых белых цветков. Осенью их сменяют красные ягодки, напоминающие мелкую клюкву.
Они неприятны на вкус и даже ядовиты. Но рябчики обожают их. Один биолог даже попытался зависимость построить: чем больше рябчиков, тем меньше сохранится ягод у майника. Таблицу составил, как по запасам майниковых ягод судить о численности рябчика. К счастью для птиц, майникоеые ягодки хорошо зимуют, и подобно клюкве и бруснике их можно находить на следующий год, когда сойдет снег и обнажится земля.
Другой безлуковичный представитель лилейных — эремурус. Это житель среднеазиатских гор и пустынь. По-местному ширяш. У него мясистые верете-новидные корни. В них запас питания. Недаром ранней весной он молниеносно выгоняет двухметровый стебель.
Из корней добывают хороший клей. Говорят, что стены древних памятников Самарканда и Бухары замешены на ширяшовом клее. Насчет памятников не уверен, но что кувшины —совершенно точно. Брали холщовый мешок, набивали песком. Обмазывали клеем. Клей застывал. Песок высыпали. Кувшин готов.
Для еды ширяш не годится. Даже мышам.
Мыши, кажется, предпочитают более сладкую пищу. Из лилейных—луковицы лилий. В особенности красной сараны. В Сибири сарана украшает степные склоны. Ее красные поникшие цветки колышутся на тонких стебельках. Изящные, тонкие, узкие листочки. Под землей луковица как у чеснока. Эти луковицы мыши заготавливают в огромных количествах.
В прежние годы в Забайкалье даже особый промысел существовал. Тот, кто желал зимой разнообразить свое меню, заблаговременно шел в степь и искал мышиные норы. Узнать их нетрудно. Возле норы обязательный холмик выброшенной земли.
Постукивал палкой по земле, по звуку определял место главного хранилища. Затем оставалось выгрести луковицы. Если вместе с ними попадались и другие коренья, возвращал ненужное мышам. То ли жалея мышей, то ли себя. Если подохнут с голоду зимой, некому будет заготавливать луковицы на будущий год.
Уйма мышей в степях. Луковиц запасают целые горы. А численность лилий вроде бы не страдает. По-прежнему степи в середине лета кажутся пунцовыми от их засилья. Система степного биогеоценоза регулирует себя сама. Даже когда вмешивается человек.
И не только в степях. И на Дальнем Востоке, у вулканов Камчатки. Натуралист К. Дитмар в начале века вспоминал о своих злоключениях при исследовании этой дальней окраины России. Продовольствие иссякало. Выручили мыши. В их складах оказалась масса луковиц диких лилий — камчатской сараны.
«Всюду можно было видеть, как шныряли эти прилежные зверьки, и всюду мы наступали на их заполненные зимние кладовые, которые правильно и красиво были обложены мхоМ\».
Дитмар ежедневно разорял две таких кладовых. Их хватало для питания экспедиции. Из луковиц пекли нечто вроде хлеба.
Предприимчивые мыши запасают столько луковиц, чтобы хватило до следующего лета, если не произойдет какого-нибудь ЧП. Одно такое чрезвычайное происшествие случилось на Камчатке в конце марта 1942 года. Реки вышли из берегов, и на морской террасе возле устья Ольги затопило кладовые полевок-экономок. Зверюшки в панике выскакивали, вытаскивали заботливо уложенные продукты. Переносили на сухое место. Раскладывали для просушки на снегу.
Однако большого толка от аврала не получилось. Очень скоро местные вороны пронюхали, какой отличный провиант лежит открыто. Налетали крупными стаями. Отгоняли мышей хлопаньем крыльев. Подбирали все до последней луковки.
Бывало и наоборот. Местные жители Камчатки сушили сарану, нанизывали луковицы на нитки, берегли до зимы. Зимой варили и ели с кислым молоком. Мыши забирались в кладовые и часть запасов перетаскивали к себе.