В самой гуще наших северных степей, где открыли КМА — Курскую магнитную аномалию, есть другой срено-мен природы —КРА — Курская растительная аномалия. Степь здесь так богата видами, так прекрасна, что поразила даже видавшего виды профессора В. Алехина—главу московских ботаников. Он и дал курской степи это громкое имя. Но, шагая по степной целине, Алехин с удивлением отметил, что среди трав почти нет ковыля. Этот строитель степей, воспетый в песнях и увековеченный в летописях, почти незаметен. Вместо моря ковылей среди степного разнотравья реяли отдельные перья. Они совершенно тонули, растворялись в общей зеленой массе.
Когда профессор пригляделся внимательнее, он разглядел сквозь переплет листьев маленькие дерно-винки ковыля. Их было не так уж мало. Чуть ли не на каждом метре дерновинка. Значит, прежде здесь действительно волновалось ковыльное море, а потом какая-то сила помешала расти этому злаку в полную мощь Алехин, конечно, быстро понял, что эта сила—человек с его стадами скота. Косили траву. Пасли животных. Ковыль оказался менее стойким, чем соседние травы.
Этот случай Алехин хорошо запомнил, и, когда в 1935 году ему удалось организовать в КРА степной заповедник, он в первую очередь подумал о ковыле. Как-то он поведет себя, освобожденный от засилья четвероногих? Несомненно, что должен немедленно тронуться в рост и засеребриться на ветру своими длинными перистыми остями. На самом же деле случилось не совсем так. Прошло 20 лет. И когда сравнили—что было и что стало,— оказалось, что ковыльного моря нет. Кое-где ковыльник возродился, но не везде. Степь начала перерождаться. Вместо ковыля во многих местах выросли высокие злаки—костры, бурьянистый злак вейник.
Еще раньше нечто подобное случилось в южных степях возле Аскании-Нова. На сагайдакском участке степи запретили выпас и сенокос. Через 15 лет степь превратилась в заросли бурьяна. Ни о каком ковыле и речи нет.
Когда профессор пригляделся внимательнее, он разглядел сквозь переплет листьев маленькие дерно-винки ковыля. Их было не так уж мало. Чуть ли не на каждом метре дерновинка. Значит, прежде здесь действительно волновалось ковыльное море, а потом какая-то сила помешала расти этому злаку в полную мощь Алехин, конечно, быстро понял, что эта сила—человек с его стадами скота. Косили траву. Пасли животных. Ковыль оказался менее стойким, чем соседние травы.
Этот случай Алехин хорошо запомнил, и, когда в 1935 году ему удалось организовать в КРА степной заповедник, он в первую очередь подумал о ковыле. Как-то он поведет себя, освобожденный от засилья четвероногих? Несомненно, что должен немедленно тронуться в рост и засеребриться на ветру своими длинными перистыми остями. На самом же деле случилось не совсем так. Прошло 20 лет. И когда сравнили—что было и что стало,— оказалось, что ковыльного моря нет. Кое-где ковыльник возродился, но не везде. Степь начала перерождаться. Вместо ковыля во многих местах выросли высокие злаки—костры, бурьянистый злак вейник.
Еще раньше нечто подобное случилось в южных степях возле Аскании-Нова. На сагайдакском участке степи запретили выпас и сенокос. Через 15 лет степь превратилась в заросли бурьяна. Ни о каком ковыле и речи нет.
В самой гуще наших северных степей, где открыли КМА — Курскую магнитную аномалию, есть другой срено-мен природы —КРА — Курская растительная аномалия. Степь здесь так богата видами, так прекрасна, что поразила даже видавшего виды профессора В. Алехина—главу московских ботаников. Он и дал курской степи это громкое имя. Но, шагая по степной целине, Алехин с удивлением отметил, что среди трав почти нет ковыля. Этот строитель степей, воспетый в песнях и увековеченный в летописях, почти незаметен. Вместо моря ковылей среди степного разнотравья реяли отдельные перья. Они совершенно тонули, растворялись в общей зеленой массе.
Когда профессор пригляделся внимательнее, он разглядел сквозь переплет листьев маленькие дерно-винки ковыля. Их было не так уж мало. Чуть ли не на каждом метре дерновинка. Значит, прежде здесь действительно волновалось ковыльное море, а потом какая-то сила помешала расти этому злаку в полную мощь Алехин, конечно, быстро понял, что эта сила—человек с его стадами скота. Косили траву. Пасли животных. Ковыль оказался менее стойким, чем соседние травы.
Этот случай Алехин хорошо запомнил, и, когда в 1935 году ему удалось организовать в КРА степной заповедник, он в первую очередь подумал о ковыле. Как-то он поведет себя, освобожденный от засилья четвероногих? Несомненно, что должен немедленно тронуться в рост и засеребриться на ветру своими длинными перистыми остями. На самом же деле случилось не совсем так. Прошло 20 лет. И когда сравнили—что было и что стало,— оказалось, что ковыльного моря нет. Кое-где ковыльник возродился, но не везде. Степь начала перерождаться. Вместо ковыля во многих местах выросли высокие злаки—костры, бурьянистый злак вейник.
Еще раньше нечто подобное случилось в южных степях возле Аскании-Нова. На сагайдакском участке степи запретили выпас и сенокос. Через 15 лет степь превратилась в заросли бурьяна. Ни о каком ковыле и речи нет.
Соблюдая истину, нужно сказать, что такие полнейшие неудачи с ковылем были не всегда и не везде. В Сагайдакской степи к тому времени, когда ее заповедали, уже не было ковылей. Их объели и затоптали животные. Теперь требовалось время, чтобы налетели семена и появились всходы.
А растет ковыль долго… В Каменной степи Воронежской области и на 40-летних залежах еще не засеребрились ковыльные нивы. Сорок лет—для ковыля малый срок. После изгнания он возвращается на законное место медленно, постепенно. Если же сохранились дерновины злака-степняка, он отрастает быстрее.
Но полная заповедность оказалась для ковыля не благом, а злом. В природе никогда не было абсолютных заповедников. В курских степях паслись стада диких лошадей—тарпанов, сайгаков. Гнездились дрофы и стрепеты. Селились жирные сурки-байбаки. Под ногами всей этой братии сухая ветошь отжившей травы крошилась, приминалась, вдавливалась в почву.
Когда европейцы съели своих диких лошадей (мясо их—деликатес!}, перебили сайгаков и дроф, сухая ветошь стала копиться. Она жадно впитывала воду. Степь стала отсыревать. Тут и получили в ней преимущество злаки, которые любят воду больше, чем ковыль: костер, вейник. Трудно ковылю бороться с другими злаками в таких условиях. Может помочь только исключительный случай.
Однажды на великих равнинах, в прериях Северной Америки, случилась семилетняя засуха. Пыльные бури взметали верхний слой почвы. Тучи земли застилали солнце. Все эти пертурбации так повлияли на бородача веничного—главного злака прерий, что он полностью исчез. Его сосед по травостою—ковыль крылатый—от пыльных бурь не пострадал. Воспользовался несчастьем бородача и вскоре занял освободившееся место. Правда, и ковыли не все одинаковы. В южных степях ковыль тырса не только не страдает от пастьбы, но в противоположность перистым ковылям даже может разрастаться.
Не будем, однако, изображать ковыль в образе страдальца цивилизации. Разберемся лучше, как он обеспечивает себя сменой и что этому мешает. На первый взгляд все обстоит отлично. Ботаники подсчитали, что каждая дерновина, каждая особь ковыля живет лет пятьдесят. Потом отмирает. Значит, достаточно за 50 лет появиться одному всходу и укрепиться, как продолжение ковыльего рода будет обеспечено. Как же обстоит дело с этим драгоценным всходом?
Появляется он довольно надежным путем. Когда созреет в колосе ковыля зерновка—ветер выдергивает ее за длинную ость (именно за ту ость, что придает ковылю всю его красоту!). Зерновка проделывает некоторое путешествие по воздуху. Не столь далекое, как можно ожидать. Приземляется в нескольких шагах от своего куста. Острым концом касается земли. А ость в это время зацепляется за травинки.
Нижний конец ости закручен пружиной как спираль. В начале дня воздух становится суше, гигроскопичная ость высыхает, скручивается и ввинчивает зерновку в почву. Волоски, торчащие по бокам, не дают ей выбраться обратно. Вечером воздух влажнеет, ость раскручивается в обратную сторону. Волоски и на этот раз не позволяют зерновке сделать задний ход. Так мало-помалу ллодик ковыля все глубже уходит в почву. Попадает во влажные слои чернозема. Заодно и спасается от животных, которые могут его слопать.
Беда, если такой живой бурав попадает в шерсть животного. Механизм бурава срабатывает так же, как в почве. Зерновка ввинчивается в кожу, проходит через мягкие ткани, может достигнуть сердца… Чтобы сохранить животных, перед выпасом околачивали зерновки у ковыля тырсы специальными машинами-тырсобойками. От людей, правда, жалоб на ковыль не было.
Зато многие жалуются на тропический злак гетеро-погон сложный. Его зерновки имеют такую же длинную ость, как у ковыля, и сама зерновка построена по ковыльному типу. Профессор Е. Лавренко, побывавший в саваннах Южного Китая, рассказывал: во время плодоношения ходить по траве затруднительно и прямо-таки опасно. Зерновки массами набиваются в одежду, прошивают ее и вонзаются в тело. Скот в это время вообще не пасут.
При такой системе жизнеобеспечения ковыль мог рассчитывать на обильнейшее возобновление. Однако чуть только поел ел и зерновки, появляются мышевидные грызуны. Работа по сбору ковыльных зерновых у них поставлена так четко, что лишь единичным плодикам удается уцелеть. Пробовали раскладывать зерновки на мышиных дорожках. Съедают почти моментально, несмотря на малые размеры и на то, что зерновку надо добыть из-под сухих чешуи. Мыши аккуратно разрезают чешуйки вдоль и вынимают крошечный плодик. На почве остается одна шелуха.
Правда, у ковылей есть и некоторые другие средства обороны. У ковыля, растущего в горах Кашмира,— яд. Местный скот знает об этом. Не ест. Пришлые лошади, прибывающие из других мест, едят и становятся жертвой в первый же день. Изо рта идет пена. Тело корежат судороги. Хозяева стараются подтащить несчастного коня к дымокуру, чтобы вызвать рвоту. Если удается, тогда кормят кислыми яблоками (откуда только берут?) и поят уксусом. Проходит.
А вот что рассказал о взаимоотношениях ковылей с четвероногими известный советский зоолог, профессор П. Мантейфель. В заповедник Аскания Нова стали переселять сурков-байбаков из Стрелецкой степи—из-под Воронежа. Чтобы зверьки прижились на новом месте, нужно было выбрать примерно такой же участок степи, как под Воронежем. Поехали на родину байбаков—в Стрелецкую степь. Пронаблюдали: живут байбаки в ковыльной степи. Ковыля много, других растений мало. Подобрали похожий участок в Аскании Нова. Ковыля много, других трав мало. Поселили,
Прошло сколько-то времени. Проверили, как живется поселенцам. Оказалось, что байбаки исчезли. Пропали без вести. Искали долго. Едва нашли. За восемь километров. Живут совсем в другом окружении. Ковыля мало, зато много клевера и люцерны.
Поначалу казалось странным, почему поменяли ковыль на клевер? Но так только казалось. Клевер байбаки любили всегда. К ковылю не притрагивались. Потому и жили в Стрелецкой степи в ковылях, что съедали все другие травы, а он оставался. Поселенные в ковыле, остались на голодном пайке. Пришлось искать пищу в другом месте. Вот они и сбежали.
Зато ковыль пользуется большим вниманием среди мелких животных, в особенности насекомых. В дерновине его находит убежище степной конек эухортиррус, который обосновывается тут солидно и надолго. Когда появляются сладкие цветковые побеги, их нижнюю часть захватывают мелкие листоеды—земляные блошки. Над первым стеблевым листом поселяется гусеница мушки-зеленоглазки. Она выедает стебель и следующий лист А самое соцветие достается гусенице бабочки охсенкеймерии. Она съедает его еще в трубке, когда соцветие не появилось на свет. Объединенные усилия всех четверых оставляют ковыль без семян. Хорошо еще, что дерновина у него многолетняя и обеспечивает сохранение рода.
Будущее не сулит ковыляй радостных перемен. Беспредельные просторы ковыльных степей и прерий уже давно сузились. Местами превратились в небольшие островки. А кое-где и вообще исчезли. В Тунисе ковыль крепчайший — альфа —потерял за 50 лет почти половину своих земель.
Если так пойдет и дальше, то через полстолетия альфа сохранится только в ботанических садах Туниса.
баловни человечества: тимофеевка, клевер, люцерна— блаженствуют на сеяных лугах. Разводить ковыль, сеять его никто не мечтает. По крайней мере, на корм. И серебристая трава, вскормившая миллионные стада копытных и более мелких четвероногих, отступает, удерживая до поры до времени за собою земли, которые неудобны, каменисты, гористы и которые пока нельзя распахать и засеять.
Все реже колышутся в степном травостое белые перья. И как каждое редкое растение вызывает к себе повышенный интерес, так и ковыль овладел вниманием садоводов. Из Европы уже давно вывезли перистый ковыль в Америку и стали разводить в садах. Свои ковыли в Новом Свете не очень красивы. Ости у них короткие, кургузые, всего в два дюйма длиной. У наших ковылей ости бывают впятеро длиннее, сантиметров до тридцати. У перистого и того больше. У тырсы немного покороче.
Самый красивый из ковылей так и называется красивейшим. Узкие белые перья его похожи на растрепанные волосы блондинки. В Карпатах он редок и котируется там на уровне эдельвейса. Карпатские парни лихо прикалывают к шляпе белый букет. Садоводы тайком забираются на Черную гору и выкапывают кусты с корнями. Профессор ботаники из Ужгорода В. Комен-дар побывал на Черной горе и нашел одни ямки от выкопанных кустов. С трудом разыскал несколько живых пучков ковыля.
Правда, есть еще некоторый запас несравненного растения в Западной Сибири, в Казахстане, в Крыму. Был раньше в Испании и во Франции, вот только уцелел ли?
Когда профессор пригляделся внимательнее, он разглядел сквозь переплет листьев маленькие дерно-винки ковыля. Их было не так уж мало. Чуть ли не на каждом метре дерновинка. Значит, прежде здесь действительно волновалось ковыльное море, а потом какая-то сила помешала расти этому злаку в полную мощь Алехин, конечно, быстро понял, что эта сила—человек с его стадами скота. Косили траву. Пасли животных. Ковыль оказался менее стойким, чем соседние травы.
Этот случай Алехин хорошо запомнил, и, когда в 1935 году ему удалось организовать в КРА степной заповедник, он в первую очередь подумал о ковыле. Как-то он поведет себя, освобожденный от засилья четвероногих? Несомненно, что должен немедленно тронуться в рост и засеребриться на ветру своими длинными перистыми остями. На самом же деле случилось не совсем так. Прошло 20 лет. И когда сравнили—что было и что стало,— оказалось, что ковыльного моря нет. Кое-где ковыльник возродился, но не везде. Степь начала перерождаться. Вместо ковыля во многих местах выросли высокие злаки—костры, бурьянистый злак вейник.
Еще раньше нечто подобное случилось в южных степях возле Аскании-Нова. На сагайдакском участке степи запретили выпас и сенокос. Через 15 лет степь превратилась в заросли бурьяна. Ни о каком ковыле и речи нет.
Соблюдая истину, нужно сказать, что такие полнейшие неудачи с ковылем были не всегда и не везде. В Сагайдакской степи к тому времени, когда ее заповедали, уже не было ковылей. Их объели и затоптали животные. Теперь требовалось время, чтобы налетели семена и появились всходы.
А растет ковыль долго… В Каменной степи Воронежской области и на 40-летних залежах еще не засеребрились ковыльные нивы. Сорок лет—для ковыля малый срок. После изгнания он возвращается на законное место медленно, постепенно. Если же сохранились дерновины злака-степняка, он отрастает быстрее.
Но полная заповедность оказалась для ковыля не благом, а злом. В природе никогда не было абсолютных заповедников. В курских степях паслись стада диких лошадей—тарпанов, сайгаков. Гнездились дрофы и стрепеты. Селились жирные сурки-байбаки. Под ногами всей этой братии сухая ветошь отжившей травы крошилась, приминалась, вдавливалась в почву.
Когда европейцы съели своих диких лошадей (мясо их—деликатес!}, перебили сайгаков и дроф, сухая ветошь стала копиться. Она жадно впитывала воду. Степь стала отсыревать. Тут и получили в ней преимущество злаки, которые любят воду больше, чем ковыль: костер, вейник. Трудно ковылю бороться с другими злаками в таких условиях. Может помочь только исключительный случай.
Однажды на великих равнинах, в прериях Северной Америки, случилась семилетняя засуха. Пыльные бури взметали верхний слой почвы. Тучи земли застилали солнце. Все эти пертурбации так повлияли на бородача веничного—главного злака прерий, что он полностью исчез. Его сосед по травостою—ковыль крылатый—от пыльных бурь не пострадал. Воспользовался несчастьем бородача и вскоре занял освободившееся место. Правда, и ковыли не все одинаковы. В южных степях ковыль тырса не только не страдает от пастьбы, но в противоположность перистым ковылям даже может разрастаться.
Не будем, однако, изображать ковыль в образе страдальца цивилизации. Разберемся лучше, как он обеспечивает себя сменой и что этому мешает. На первый взгляд все обстоит отлично. Ботаники подсчитали, что каждая дерновина, каждая особь ковыля живет лет пятьдесят. Потом отмирает. Значит, достаточно за 50 лет появиться одному всходу и укрепиться, как продолжение ковыльего рода будет обеспечено. Как же обстоит дело с этим драгоценным всходом?
Появляется он довольно надежным путем. Когда созреет в колосе ковыля зерновка—ветер выдергивает ее за длинную ость (именно за ту ость, что придает ковылю всю его красоту!). Зерновка проделывает некоторое путешествие по воздуху. Не столь далекое, как можно ожидать. Приземляется в нескольких шагах от своего куста. Острым концом касается земли. А ость в это время зацепляется за травинки.
Нижний конец ости закручен пружиной как спираль. В начале дня воздух становится суше, гигроскопичная ость высыхает, скручивается и ввинчивает зерновку в почву. Волоски, торчащие по бокам, не дают ей выбраться обратно. Вечером воздух влажнеет, ость раскручивается в обратную сторону. Волоски и на этот раз не позволяют зерновке сделать задний ход. Так мало-помалу ллодик ковыля все глубже уходит в почву. Попадает во влажные слои чернозема. Заодно и спасается от животных, которые могут его слопать.
Беда, если такой живой бурав попадает в шерсть животного. Механизм бурава срабатывает так же, как в почве. Зерновка ввинчивается в кожу, проходит через мягкие ткани, может достигнуть сердца… Чтобы сохранить животных, перед выпасом околачивали зерновки у ковыля тырсы специальными машинами-тырсобойками. От людей, правда, жалоб на ковыль не было.
Зато многие жалуются на тропический злак гетеро-погон сложный. Его зерновки имеют такую же длинную ость, как у ковыля, и сама зерновка построена по ковыльному типу. Профессор Е. Лавренко, побывавший в саваннах Южного Китая, рассказывал: во время плодоношения ходить по траве затруднительно и прямо-таки опасно. Зерновки массами набиваются в одежду, прошивают ее и вонзаются в тело. Скот в это время вообще не пасут.
При такой системе жизнеобеспечения ковыль мог рассчитывать на обильнейшее возобновление. Однако чуть только поел ел и зерновки, появляются мышевидные грызуны. Работа по сбору ковыльных зерновых у них поставлена так четко, что лишь единичным плодикам удается уцелеть. Пробовали раскладывать зерновки на мышиных дорожках. Съедают почти моментально, несмотря на малые размеры и на то, что зерновку надо добыть из-под сухих чешуи. Мыши аккуратно разрезают чешуйки вдоль и вынимают крошечный плодик. На почве остается одна шелуха.
Правда, у ковылей есть и некоторые другие средства обороны. У ковыля, растущего в горах Кашмира,— яд. Местный скот знает об этом. Не ест. Пришлые лошади, прибывающие из других мест, едят и становятся жертвой в первый же день. Изо рта идет пена. Тело корежат судороги. Хозяева стараются подтащить несчастного коня к дымокуру, чтобы вызвать рвоту. Если удается, тогда кормят кислыми яблоками (откуда только берут?) и поят уксусом. Проходит.
А вот что рассказал о взаимоотношениях ковылей с четвероногими известный советский зоолог, профессор П. Мантейфель. В заповедник Аскания Нова стали переселять сурков-байбаков из Стрелецкой степи—из-под Воронежа. Чтобы зверьки прижились на новом месте, нужно было выбрать примерно такой же участок степи, как под Воронежем. Поехали на родину байбаков—в Стрелецкую степь. Пронаблюдали: живут байбаки в ковыльной степи. Ковыля много, других растений мало. Подобрали похожий участок в Аскании Нова. Ковыля много, других трав мало. Поселили,
Прошло сколько-то времени. Проверили, как живется поселенцам. Оказалось, что байбаки исчезли. Пропали без вести. Искали долго. Едва нашли. За восемь километров. Живут совсем в другом окружении. Ковыля мало, зато много клевера и люцерны.
Поначалу казалось странным, почему поменяли ковыль на клевер? Но так только казалось. Клевер байбаки любили всегда. К ковылю не притрагивались. Потому и жили в Стрелецкой степи в ковылях, что съедали все другие травы, а он оставался. Поселенные в ковыле, остались на голодном пайке. Пришлось искать пищу в другом месте. Вот они и сбежали.
Зато ковыль пользуется большим вниманием среди мелких животных, в особенности насекомых. В дерновине его находит убежище степной конек эухортиррус, который обосновывается тут солидно и надолго. Когда появляются сладкие цветковые побеги, их нижнюю часть захватывают мелкие листоеды—земляные блошки. Над первым стеблевым листом поселяется гусеница мушки-зеленоглазки. Она выедает стебель и следующий лист А самое соцветие достается гусенице бабочки охсенкеймерии. Она съедает его еще в трубке, когда соцветие не появилось на свет. Объединенные усилия всех четверых оставляют ковыль без семян. Хорошо еще, что дерновина у него многолетняя и обеспечивает сохранение рода.
Будущее не сулит ковыляй радостных перемен. Беспредельные просторы ковыльных степей и прерий уже давно сузились. Местами превратились в небольшие островки. А кое-где и вообще исчезли. В Тунисе ковыль крепчайший — альфа —потерял за 50 лет почти половину своих земель.
Если так пойдет и дальше, то через полстолетия альфа сохранится только в ботанических садах Туниса.
баловни человечества: тимофеевка, клевер, люцерна— блаженствуют на сеяных лугах. Разводить ковыль, сеять его никто не мечтает. По крайней мере, на корм. И серебристая трава, вскормившая миллионные стада копытных и более мелких четвероногих, отступает, удерживая до поры до времени за собою земли, которые неудобны, каменисты, гористы и которые пока нельзя распахать и засеять.
Все реже колышутся в степном травостое белые перья. И как каждое редкое растение вызывает к себе повышенный интерес, так и ковыль овладел вниманием садоводов. Из Европы уже давно вывезли перистый ковыль в Америку и стали разводить в садах. Свои ковыли в Новом Свете не очень красивы. Ости у них короткие, кургузые, всего в два дюйма длиной. У наших ковылей ости бывают впятеро длиннее, сантиметров до тридцати. У перистого и того больше. У тырсы немного покороче.
Самый красивый из ковылей так и называется красивейшим. Узкие белые перья его похожи на растрепанные волосы блондинки. В Карпатах он редок и котируется там на уровне эдельвейса. Карпатские парни лихо прикалывают к шляпе белый букет. Садоводы тайком забираются на Черную гору и выкапывают кусты с корнями. Профессор ботаники из Ужгорода В. Комен-дар побывал на Черной горе и нашел одни ямки от выкопанных кустов. С трудом разыскал несколько живых пучков ковыля.
Правда, есть еще некоторый запас несравненного растения в Западной Сибири, в Казахстане, в Крыму. Был раньше в Испании и во Франции, вот только уцелел ли?