Во времена фараонов папирус рос густыми зарослями в Египте по берегам Нила. От самого Средиземного моря до озера Тана на юге. Чтобы нарезать стеблей, не нужно было далеко ходить. Теперь папирус в Египте исчез. Еще в прошлом веке. Лишь у входа в Каирский музей для туристов выращивают снопик этого растения. Его заросли уцелели только далеко на юге — в верховьях Нила, по его притокам и мелководьям тропических озер Виктории, Чада, Тана… Еще немного осталось в Сицилии и в Марокко…
Впрочем, многие считают, что в Египте рос папирус не местный, а саженый, который завезли фараоны для своих надобностей из тропиков, с юга. Завезли и на Сицилию, Если это так, то нечего удивляться, что он исчез в низовьях Нила. Его могла вытеснить местная растительность, тем более что египтяне использовали его на свои домашние нужды без особой экономии.
Когда Т. Хейердал решил сооружать ладью из папируса, чтобы пересечь на ней Атлантику, он прибыл в Египет и стал расспрашивать местных жителей, где бы ему нарезать стеблей. Но никто из египтян уже не помнил, что папирус рос когда-то по нильским берегам. Даже нильские рыбаки. Они его и в глаза не видели. Пришлось Хейердалу совершать трудное и опасное путешествие в африканские тропики к озеру Тана. Только там нашлось столько папируса, сколько нужно для ладьи,— триста тысяч стеблей.
По образу жизни папирус напоминает тростник. Они иногда даже растут по соседству. Папирус выбирает места, где помельче, тростник — где поглубже. Корни папируса закрепляются на берегу, а побеги уходят в воду и образуют своего рода плот или матрац. Из живого плотика растут вверх трехгранные стебли метров трех, а иногда и пяти высотой. Стебли полны воздуха. Когда помощники Хейердала окунали в воду срезанные стебли, чтобы размочить их, перед тем, как вязать лодку, они выскакивали оттуда, как брошенное с силой копье.
Колонии папируса, хотя и заякорены у берега, но при сильном ветре отрываются и уносятся вниз по реке. В узких местах перегораживают реку. Сверху прибывают все новые островки. Живая плотина достигает двух-трех километров длины и так уплотняется, что по ней можно ходить. Она выдерживает даже туши слонов, которые переправляются по папирусным плотинам с берега на берег.
Впрочем, многие считают, что в Египте рос папирус не местный, а саженый, который завезли фараоны для своих надобностей из тропиков, с юга. Завезли и на Сицилию, Если это так, то нечего удивляться, что он исчез в низовьях Нила. Его могла вытеснить местная растительность, тем более что египтяне использовали его на свои домашние нужды без особой экономии.
Когда Т. Хейердал решил сооружать ладью из папируса, чтобы пересечь на ней Атлантику, он прибыл в Египет и стал расспрашивать местных жителей, где бы ему нарезать стеблей. Но никто из египтян уже не помнил, что папирус рос когда-то по нильским берегам. Даже нильские рыбаки. Они его и в глаза не видели. Пришлось Хейердалу совершать трудное и опасное путешествие в африканские тропики к озеру Тана. Только там нашлось столько папируса, сколько нужно для ладьи,— триста тысяч стеблей.
По образу жизни папирус напоминает тростник. Они иногда даже растут по соседству. Папирус выбирает места, где помельче, тростник — где поглубже. Корни папируса закрепляются на берегу, а побеги уходят в воду и образуют своего рода плот или матрац. Из живого плотика растут вверх трехгранные стебли метров трех, а иногда и пяти высотой. Стебли полны воздуха. Когда помощники Хейердала окунали в воду срезанные стебли, чтобы размочить их, перед тем, как вязать лодку, они выскакивали оттуда, как брошенное с силой копье.
Колонии папируса, хотя и заякорены у берега, но при сильном ветре отрываются и уносятся вниз по реке. В узких местах перегораживают реку. Сверху прибывают все новые островки. Живая плотина достигает двух-трех километров длины и так уплотняется, что по ней можно ходить. Она выдерживает даже туши слонов, которые переправляются по папирусным плотинам с берега на берег.
Во времена фараонов папирус рос густыми зарослями в Египте по берегам Нила. От самого Средиземного моря до озера Тана на юге. Чтобы нарезать стеблей, не нужно было далеко ходить. Теперь папирус в Египте исчез. Еще в прошлом веке. Лишь у входа в Каирский музей для туристов выращивают снопик этого растения. Его заросли уцелели только далеко на юге — в верховьях Нила, по его притокам и мелководьям тропических озер Виктории, Чада, Тана… Еще немного осталось в Сицилии и в Марокко…
Впрочем, многие считают, что в Египте рос папирус не местный, а саженый, который завезли фараоны для своих надобностей из тропиков, с юга. Завезли и на Сицилию, Если это так, то нечего удивляться, что он исчез в низовьях Нила. Его могла вытеснить местная растительность, тем более что египтяне использовали его на свои домашние нужды без особой экономии.
Когда Т. Хейердал решил сооружать ладью из папируса, чтобы пересечь на ней Атлантику, он прибыл в Египет и стал расспрашивать местных жителей, где бы ему нарезать стеблей. Но никто из египтян уже не помнил, что папирус рос когда-то по нильским берегам. Даже нильские рыбаки. Они его и в глаза не видели. Пришлось Хейердалу совершать трудное и опасное путешествие в африканские тропики к озеру Тана. Только там нашлось столько папируса, сколько нужно для ладьи,— триста тысяч стеблей.
По образу жизни папирус напоминает тростник. Они иногда даже растут по соседству. Папирус выбирает места, где помельче, тростник — где поглубже. Корни папируса закрепляются на берегу, а побеги уходят в воду и образуют своего рода плот или матрац. Из живого плотика растут вверх трехгранные стебли метров трех, а иногда и пяти высотой. Стебли полны воздуха. Когда помощники Хейердала окунали в воду срезанные стебли, чтобы размочить их, перед тем, как вязать лодку, они выскакивали оттуда, как брошенное с силой копье.
Колонии папируса, хотя и заякорены у берега, но при сильном ветре отрываются и уносятся вниз по реке. В узких местах перегораживают реку. Сверху прибывают все новые островки. Живая плотина достигает двух-трех километров длины и так уплотняется, что по ней можно ходить. Она выдерживает даже туши слонов, которые переправляются по папирусным плотинам с берега на берег.
На сотни километров тянутся папирусовые заросли. Проектировщикам волей-неволей приходится с ними считаться. И хотя сейчас уже больших заторов не происходит и движение судов не нарушается, воды это растение испаряет много. Составляя водный баланс Нила, долгое время не могли понять, куда девается вода нильских притоков, которые пересекают папирусовые болота. Решили, что воду транжирит папирус.
Для проверки соорудили резервуары среди этих болот вблизи реки Бахр-эль-Джебел. В резервуары посадили папирус. Когда он разросся, подсчитали убыль воды. Получилось меньше, чем ожидали. И, только искусственно подгоняя в росте растения, удалось получить желаемую цифру. Но такая натяжка не соответствует истине, тому, что есть в природе.
Однако если папирус и тратит воды многовато, то и пользы дает немало. Множество животных находят приют в его зарослях. Капитаны пароходов постоянно видят между его колониями слоновьи спины с сидящими на них цаплями. А сколько там гиппопотамов! \»Когда Т. Хейердал впервые ступил на борт папирусной лодки на озере Тана, он был окружен гиппопотамами со всех сторон. Животные вели себя мирно. Они поедали крахмалистые корневища, были сыты и встретили путешественника без боязни. Завсегдатаи папирусовых зарослей— крокодилы и разная водная птица.
До 1900 года папирусовые болота в верховьях Белого Нила оставались почти непроходимыми, за что получили специальное имя Эль-Зюдд. И сейчас путешествие на пароходе через Эль-Зюдд даже при наличии противомоскитной сетки требует выдержки и хладнокровия. Можно себе представить, с какими жертвами древние египтяне добывали отсюда черенки папируса для посадки у себя дома, в низовьях великой реки.
Геродот за 400 лет до нашей эры пытался проникнуть к истокам Нила, но добрался только до Асуана. Император Нерон снарядил экспедицию с тою же задачей. Папирусники Эль-Зюдда сдержали ее порыв. Вернувшись в Рим, центурионы доложили, не пройдешь там ни пешком, ни на лодке! В 1870 году лучше оснащенный отряд потерял массу людей и лодок и вернулся с пустыми руками. В 1881 году именитый местный деятель повторил попытку, но застрял в папирусниках на три с половиной месяца. За это время из 400 человек его эскорта уцелели лишь немногие.
До сих пор папирус Эль-Зюдда требует от людей храбрости и мужества. Один наш современник в I960 году писал, одно депо, когда смотришь на папирус е ботаническом саду или на фресках древних египтян. Там прелестное растение изящно изгибается на фоне спокойного неба. Совсем другое—встреча с этим гигантским осоковым в его владениях. Там его стебли умножены до сумасшествия и гнетут и давят своей монотонностью. Бедняга, видимо, слишком утомился и совсем забыл о том, что без папируса, без Эль-Зюдда Земля стала бы скучной и неинтересной, как если бы ее лишили вулканов, Северного полюса, озера Байкал или Антарктиды И ему, не будь папируса, не о чем было бы писать
К слову: тот папирус, который мы выращиваем в комнатах в горшках с водой,—другой вид — очереднолистный. Он—с Мадагаскара.
К роду сыть, куда причисляются папирусы, относится и чуфа, земляной миндаль. Чуфа хоть и выращивается у нас, но тоже с верховьев Нила. По этой причине уживается только на Кавказе и в Средней Азии, да и там редко цветет — не хватает тепла.
У нас чуфа—однолетник, хотя на родине — многолетнее растение. Крупные метелки из плоских колосков.
Снопик рассыпающихся в стороны осокоподобных листьев. Самое главное богатство чуфы — ее удлиненные желтые полосатые клубни величиной с картофелину среднего размера.
Ради клубней египтяне разводили чуфу еще 2 тысячи лет назад. Клали в гробницы. Преклонение перед земляным миндалем имело основания. В клубнях —золотистое масло, похожее на оливковое. Их можно и сырыми есть, как миндаль. Но, как ни велик \»Производственный стаж- чуфы, после египтян никто из селекционеров ею не заинтересовался. Какой была, такой и осталась.
Теперь о камышах. Сразу же уточним, что такое камыш. По этому поводу в неботаническом мире — к нему принадлежит большая часть человечества — большая путаница. Камышом принято называть почти все более или менее крупное, зеленое, растущее в воде. Кроме деревьев, разумеется. Чаще всего именуют камышом тростник, который от камыша очень далек и относится не к осоковым, а к злакам. И слова песни «шумел камыш…» нужно относить именно к тростнику.
Еще чаще под вывеской камыша выступает рогоз, еще более далекий от камыша, чем тростник. Рогоз из порядка пандановых, «винтовых пальм» тропических побережий. Внешне рогоз похож никак уж не на камыш, а скорее на кукурузу. Листья, правда, поуже. И початок не на середине стебля, а на верхушке. Початок видный, черный, гладкий, словно бархатистый. Американцы из-за початка называют рогоз «кошкиным хвостом». Зеленый початок на кошачий хвост не очень похож, но как постоит в комнате, распушится, тут уж полное подобие. С камышом вместе рогоз мокнет в воде и у нас по берегам озер, и на калифорнийских болотах.
Из девятнадцати видов камышей, которые растут у нас, самый видный — озерный. По побережьям рек и озер стоит сплошной ратью на десятках и сотнях гектаров. Тонкие стебли вытягиваются на Кавказе метров до двух с половиною, в Сибири до полутора метров.
Наверху метелка из нескольких беспорядочно торчащих в разные стороны ветвей. Вся она имеет какой-то неприбранный, непричесанный, неряшливый вид. Зато из-за нескладности метелки камыш нельзя спутать ни с чем другим.
Под водою у камыша длинное толстое корневище. С его помощью растение размножается так быстро, что его не успевают поедать объединенными усилиями три водных жителя: бобр, ондатра и водяная крыса. Бобры выбирают сладкие пеньки стеблей либо свежие молодые побеги. Листья и корневища едят с меньшей охотой. Когда завезли ондатру и она начала массовую заготовку камыша, ботаники встревожились. Однако пока, кажется, позиции камышей не пошатнулись.
Животноводы подметили страсть водного зверья к камышам и решили сделать из него силос. Увы, вышла осечка. Не учли одной очень важной детали камышового организма: множества пустот, наполненных воздухом. Они необходимы, чтобы прожить в воде. В силосе воздуха быть не должно. Как ни старались животноводы, как ни трамбовали массу, а воздух из нее выжать не удалось.
Впрочем, многие считают, что в Египте рос папирус не местный, а саженый, который завезли фараоны для своих надобностей из тропиков, с юга. Завезли и на Сицилию, Если это так, то нечего удивляться, что он исчез в низовьях Нила. Его могла вытеснить местная растительность, тем более что египтяне использовали его на свои домашние нужды без особой экономии.
Когда Т. Хейердал решил сооружать ладью из папируса, чтобы пересечь на ней Атлантику, он прибыл в Египет и стал расспрашивать местных жителей, где бы ему нарезать стеблей. Но никто из египтян уже не помнил, что папирус рос когда-то по нильским берегам. Даже нильские рыбаки. Они его и в глаза не видели. Пришлось Хейердалу совершать трудное и опасное путешествие в африканские тропики к озеру Тана. Только там нашлось столько папируса, сколько нужно для ладьи,— триста тысяч стеблей.
По образу жизни папирус напоминает тростник. Они иногда даже растут по соседству. Папирус выбирает места, где помельче, тростник — где поглубже. Корни папируса закрепляются на берегу, а побеги уходят в воду и образуют своего рода плот или матрац. Из живого плотика растут вверх трехгранные стебли метров трех, а иногда и пяти высотой. Стебли полны воздуха. Когда помощники Хейердала окунали в воду срезанные стебли, чтобы размочить их, перед тем, как вязать лодку, они выскакивали оттуда, как брошенное с силой копье.
Колонии папируса, хотя и заякорены у берега, но при сильном ветре отрываются и уносятся вниз по реке. В узких местах перегораживают реку. Сверху прибывают все новые островки. Живая плотина достигает двух-трех километров длины и так уплотняется, что по ней можно ходить. Она выдерживает даже туши слонов, которые переправляются по папирусным плотинам с берега на берег.
На сотни километров тянутся папирусовые заросли. Проектировщикам волей-неволей приходится с ними считаться. И хотя сейчас уже больших заторов не происходит и движение судов не нарушается, воды это растение испаряет много. Составляя водный баланс Нила, долгое время не могли понять, куда девается вода нильских притоков, которые пересекают папирусовые болота. Решили, что воду транжирит папирус.
Для проверки соорудили резервуары среди этих болот вблизи реки Бахр-эль-Джебел. В резервуары посадили папирус. Когда он разросся, подсчитали убыль воды. Получилось меньше, чем ожидали. И, только искусственно подгоняя в росте растения, удалось получить желаемую цифру. Но такая натяжка не соответствует истине, тому, что есть в природе.
Однако если папирус и тратит воды многовато, то и пользы дает немало. Множество животных находят приют в его зарослях. Капитаны пароходов постоянно видят между его колониями слоновьи спины с сидящими на них цаплями. А сколько там гиппопотамов! \»Когда Т. Хейердал впервые ступил на борт папирусной лодки на озере Тана, он был окружен гиппопотамами со всех сторон. Животные вели себя мирно. Они поедали крахмалистые корневища, были сыты и встретили путешественника без боязни. Завсегдатаи папирусовых зарослей— крокодилы и разная водная птица.
До 1900 года папирусовые болота в верховьях Белого Нила оставались почти непроходимыми, за что получили специальное имя Эль-Зюдд. И сейчас путешествие на пароходе через Эль-Зюдд даже при наличии противомоскитной сетки требует выдержки и хладнокровия. Можно себе представить, с какими жертвами древние египтяне добывали отсюда черенки папируса для посадки у себя дома, в низовьях великой реки.
Геродот за 400 лет до нашей эры пытался проникнуть к истокам Нила, но добрался только до Асуана. Император Нерон снарядил экспедицию с тою же задачей. Папирусники Эль-Зюдда сдержали ее порыв. Вернувшись в Рим, центурионы доложили, не пройдешь там ни пешком, ни на лодке! В 1870 году лучше оснащенный отряд потерял массу людей и лодок и вернулся с пустыми руками. В 1881 году именитый местный деятель повторил попытку, но застрял в папирусниках на три с половиной месяца. За это время из 400 человек его эскорта уцелели лишь немногие.
До сих пор папирус Эль-Зюдда требует от людей храбрости и мужества. Один наш современник в I960 году писал, одно депо, когда смотришь на папирус е ботаническом саду или на фресках древних египтян. Там прелестное растение изящно изгибается на фоне спокойного неба. Совсем другое—встреча с этим гигантским осоковым в его владениях. Там его стебли умножены до сумасшествия и гнетут и давят своей монотонностью. Бедняга, видимо, слишком утомился и совсем забыл о том, что без папируса, без Эль-Зюдда Земля стала бы скучной и неинтересной, как если бы ее лишили вулканов, Северного полюса, озера Байкал или Антарктиды И ему, не будь папируса, не о чем было бы писать
К слову: тот папирус, который мы выращиваем в комнатах в горшках с водой,—другой вид — очереднолистный. Он—с Мадагаскара.
К роду сыть, куда причисляются папирусы, относится и чуфа, земляной миндаль. Чуфа хоть и выращивается у нас, но тоже с верховьев Нила. По этой причине уживается только на Кавказе и в Средней Азии, да и там редко цветет — не хватает тепла.
У нас чуфа—однолетник, хотя на родине — многолетнее растение. Крупные метелки из плоских колосков.
Снопик рассыпающихся в стороны осокоподобных листьев. Самое главное богатство чуфы — ее удлиненные желтые полосатые клубни величиной с картофелину среднего размера.
Ради клубней египтяне разводили чуфу еще 2 тысячи лет назад. Клали в гробницы. Преклонение перед земляным миндалем имело основания. В клубнях —золотистое масло, похожее на оливковое. Их можно и сырыми есть, как миндаль. Но, как ни велик \»Производственный стаж- чуфы, после египтян никто из селекционеров ею не заинтересовался. Какой была, такой и осталась.
Теперь о камышах. Сразу же уточним, что такое камыш. По этому поводу в неботаническом мире — к нему принадлежит большая часть человечества — большая путаница. Камышом принято называть почти все более или менее крупное, зеленое, растущее в воде. Кроме деревьев, разумеется. Чаще всего именуют камышом тростник, который от камыша очень далек и относится не к осоковым, а к злакам. И слова песни «шумел камыш…» нужно относить именно к тростнику.
Еще чаще под вывеской камыша выступает рогоз, еще более далекий от камыша, чем тростник. Рогоз из порядка пандановых, «винтовых пальм» тропических побережий. Внешне рогоз похож никак уж не на камыш, а скорее на кукурузу. Листья, правда, поуже. И початок не на середине стебля, а на верхушке. Початок видный, черный, гладкий, словно бархатистый. Американцы из-за початка называют рогоз «кошкиным хвостом». Зеленый початок на кошачий хвост не очень похож, но как постоит в комнате, распушится, тут уж полное подобие. С камышом вместе рогоз мокнет в воде и у нас по берегам озер, и на калифорнийских болотах.
Из девятнадцати видов камышей, которые растут у нас, самый видный — озерный. По побережьям рек и озер стоит сплошной ратью на десятках и сотнях гектаров. Тонкие стебли вытягиваются на Кавказе метров до двух с половиною, в Сибири до полутора метров.
Наверху метелка из нескольких беспорядочно торчащих в разные стороны ветвей. Вся она имеет какой-то неприбранный, непричесанный, неряшливый вид. Зато из-за нескладности метелки камыш нельзя спутать ни с чем другим.
Под водою у камыша длинное толстое корневище. С его помощью растение размножается так быстро, что его не успевают поедать объединенными усилиями три водных жителя: бобр, ондатра и водяная крыса. Бобры выбирают сладкие пеньки стеблей либо свежие молодые побеги. Листья и корневища едят с меньшей охотой. Когда завезли ондатру и она начала массовую заготовку камыша, ботаники встревожились. Однако пока, кажется, позиции камышей не пошатнулись.
Животноводы подметили страсть водного зверья к камышам и решили сделать из него силос. Увы, вышла осечка. Не учли одной очень важной детали камышового организма: множества пустот, наполненных воздухом. Они необходимы, чтобы прожить в воде. В силосе воздуха быть не должно. Как ни старались животноводы, как ни трамбовали массу, а воздух из нее выжать не удалось.