Рубрика: Лилиецветные

В королевском ботаническом саду Кью возле Лондона есть картинная галерея М. Норт. Норт — художница. Ее имя мало известно живописцам, зато ботаники с ней отлично знакомы. Все свои полотна, а их несколько сотен, она посвятила растениям. Колесила по всему свету, выискивая самые редкие деревья и травы. Рисунки делала с такой тщательностью, с такой точностью, что иной раз ботаники могли не ехать за тридевять земель. Описывали новые виды, сидя в картинной галерее.
   На закате своих дней Норт услышала о пуйе. Пуйя росла за океаном, в далекой Южной Америке. В Центральных Андах. Пуйя — гигантская трава. Как огромная голубая свеча. В рассказах о ней быль перемешивалась с небылицами. Говорили, что время от времени она самовозгорается, но выходит из огня невредимой. Что соцветие блестит, как закаленная сталь. Что зацветает позже всех трав в мире — после 150 лет. И что это самая могучая из трав планеты.
   Художница страшно разволновалась. Такого в ее коллекции не было. А что, если махнуть в Анды? Правда, годы уже ушли. Недуги стали посещать все чаще. Сдали нервы. Глухота.
   Но упустить такую возможность? И, махнув рукой на болезни, отважная старушка понеслась через океан на встречу с голубой травой. Не только океан предстояло пересечь (в 1884 году—путь не близкий!). В Анды нужно было подниматься на высоту в 4 тысячи метров, без троп и без дорог, чтобы достичь горной пустыни — пуны.
   Добралась-таки. С мольбертом и красками. Верхом на муле. Была вознаграждена за храбрость. Перед ней на крутом склоне, среди кактусов и высохших грубых трав, возникло голубое сияние. Огромное, в три человеческих роста растение. Обугленный черный ствол. На нем розетка из сотен кинжал ьно-острых листьев. Еще выше — трехметровый султан соцветия. В лучах заката он отсвечивал странным металлическим блеском. Рассмотрела внимательнее.
   Стебель только кажется обгорелым. На самом деле покрыт остатками отмерших листьев, как бывает у пальм. Только остатки эти как черные струпья. Соцветие производит впечатление металлического из-за голубоватого оттенка цветков.
   Удивилась, что две трети цветков бесплодные. Зато остальные давали золотую пыльцу и обильный нектар. Вокруг соцветий вились крупные мотыльки, а на стволе висели их десятисантиметровые коконы. В таком виде альпийская пуйя и дошла до наших дней. В картинной галерее М. Норт она значится под номером 25. Подпись гласит: «Голубая луйя и мотыльки».

   Впрочем, уничтожать бромелиевые возле жилья, может быть, и не придется вовсе. Об этом говорит случай, который произошел с тилландсией уснеевид-ной — самым известным видом из бромелиевых, кроме, пожалуй, ананаса. Тилландсию редко называют ее ботаническим именем — длинным и труднопроизносимым. Чаще испанским мхом, хотя к мхам она отношения не имеет. Больше похожа на мох-бородач — наш седой таежный лишайник, серой канителью драпирующий глухие северные леса. И хотя растения совершенно не родственны (мох-бородач даже не цветковое!), но внешнее сходство так разительно, что ошибаются даже птицы. Птичка-древесинница, вьющая гнезда на юге только в космах испанского мха, улетая на север, устраивается на квартиру в путанице мха-бородача
   Длинными прядями свисает тилландсия со всевозможных предметов. В первую очередь окутывает деревья в лесу, превращает их в сказочные чудища. Это придает лесу некоторую волшебность, даже первобытность, столь высоко ценимую в наши дни. Гирлянды испанского мха появляются и в других, казалось бы, самых неподходящих местах: на старых церквах, почтовых ящиках, на заборах из колючей проволоки и на телефонных проводах. Когда не было ни церквей, ни проводов, ни колючей проволоки, тилландсия обитала еще на крутых скалах.
   Но продолжим рисовать портрет тилландсии. Гирлянды ее представляют собой тонкие нити метра в три-четыре длиной, свисающие с ветвей серебристо-серым дождем. Растение в общем-то зеленое, но узкие острые листочки покрыты серыми чешуйками-волосками. Из-за них зелень почти не видна. Лишь во время дождя, когда серебристая бахрома на деревьях намокает и становится похожей не на елочный дождь, а на грязные веревки, сквозь серебро проступает зелень хлорофилла, и тилландсия на время становится оливковой. Серебристые чешуйки, маскирующие тилландсию, для нее не менее важны, чем сами зеленые листья. Они улавливают воду рос и туманов. Действуют как маленькие помпы. Это для испанского мха единственный способ добыть воду: ведь хотя корешки у тилландсии и есть, но они настолько слабы и несовершенны, что водой растение не обеспечивают, и для чего нужны — не совсем понятно. По крайней мере, Г. Вальтер, видный немецкий ботаник, только что издавший трехтомник о растительности земного шара, ничего определенного об этих корешках сказать не мог. Зато роль чешуек известна давно.

   Ж. Дорст собирал в джунглях Америки бромели-евых — родичей ананаса. Они облепляли ветки высоких деревьев густыми темными массами. Снизу, с земли, казались большими птичьими гнездами. Только пурпурные венчики цветков на белых стебельках блестели на солнце, как язычки пламени. Ярко-красные прилистники еще больше привлекали взор. Красный цвет их постепенно переходил в зеленый, отчего они казались кусками железа, раскаленными на горне. Вокруг вились бесчисленные колибри.
   Добыть нужные экземпляры совсем непросто. Мало того, что приходится взбираться к вершинам деревьев. Довольно сложно даже снять оромелию с ветки-хозяина. И не потому, что цепко держится за ветку корнями. А по причине необычной конструкции самих растений.
   Каждое представляет собою как бы огромную розетку из длинных колючих листьев. Отдельный лист похож на желоб. Влага, попавшая в желоб, скатывается к центру розетки. Там образуется маленькое озерко. В воду падает разная труха: старые листья, кора, птичьи перышки и птичий помет. Озерко превращается в нечто среднее между болотцем и помойной ямой. Миллиарды микроболотец парят в воздухе тропических лесов. Когда Ж. Дорст тянулся за очередной жертвой, та словно в отместку обливала его сверху вонючими помоями, хотя дождей перед тем не выпадало несколько дней.
   Еще полбеды, если бы бромелиевые копили тухлую воду. Им-то самим она явно на пользу. И запас влаги, и азотная пища. Не брезгуют ею и попугаи. Они обитают на вершинах деревьев и могут не спускаться на землю и не искать ручьев или речек. Но бывает, что в воздушных болотцах селятся москиты. Они приносят с собой возбудителя малярии.
   Когда на побережье Бразилии вспыхнула малярия, обвинение пало на родичей ананаса. Проверили и установили тесную связь. Первой мыслью было: уничтожить строителей воздушных болот. Но как истребить их по всей Амазонии, где расселились бромелиевые? И как скажется эта операция на остальных обитателях дождевых лесов?
   Стали разбираться дальше. Составили карту малярийных вспышек. Записали ход заболевания. Результат оказался неожиданным. Вспышек болезни по вине бромелиевых насчитали всего три. Первая—в дождевых лесах возле города Сан-Пауло, вторая — на острове Тринидад. Третья — в окрестностях местечка Санта-Ка-тарина на восточном побережье Бразилии. Во всех трех случаях заболевание ограничивалось прибрежной полосой.

   Пышностью и яркостью (преувеличенными во много раз в рассказах путешественников) тропические леса обязаны гипнозу орхидей, броская внешность, бесконечное разнообразие форм поражают при первом знакомстве. Стирается в памяти многое. Орхидеи остаются. Потом долгие годы стоят перед глазами. Забываешь мрачные, темные стены леса, хлюпающую под ногами грязь, укусы москитов. Видишь только вычурные, словно неземные цветки. Они манят к себе и создают в душе какой-то тревожный настрой. Недаром наш современник, английский ботаник К. Даддингтон, человек, далекий от романтики, заявил, что в орхидее всегда было что-то таинственное и даже зловещее.
   Насчет зловещего пока умолчу, а вот о таинственности можно привести великое множество примеров, и тут Даддингтон не ошибся. Но сначала попробуем составить себе представление о типичной орхидее. Трудно, конечно, все 20—30 тысяч видов семейства орхидных свести к единому образу. Одни орхидеи живут на земле, другие— на ветвях деревьев. У наших северных орхидей листья на зиму опадают, у тропических — нет.
   Однако нечто общее все-таки есть. И в первую очередь —мелкие семена. Даже и не мелкие, а наимельчайшие. Как пыль. Как споры грибов. В одной коробочке— сотни тысяч, миллионы штук. Понятно, что когда коробочка раскрывается, то не всегда они падают на землю. Малейшее дыхание ветерка, и облачко семян взмывает в воздух, как струйка дыма, как клочок лесного тумана.
   Заметьте: семян — масса, а орхидеи так редки. Почему? Сам Ч. Дарвин, больше других в свое время поработавший с орхидеями, в итоге горестно воскликнул: \»Что задерживает безграничное размножение орхидей на земном шаре — неизвестно!» Это тайна номер один.
   Тайна номер два — противоречие во внешности. Скучное однообразие плодов и семян. Листьев и стеблей. И потрясающее разнообразие цветков. Правда, и здесь не обошлось без исключений. Среди стандартных узких лилиеподобных орхидейных листьев (без всяких вычурностей и украшений, без резной утонченности, которая так свойственна бобовым, зонтичным и папоротникам) выделяется лист дендробиума огуречного. На родине, в Австралии, его называют огуречной орхидеей. На ползучем корневище, без стебля, появляются сочные, мясистые листья с такими же пупырышками, как на колючих маленьких огурчиках — корнишонах, которые так аппетитно выглядят в консервных банках. Размер огуречноподобных листьев совпадает с корнишонами— около дюйма (2,4 сантиметра) в длину. От основания листьев вырастают цветки. В большой группе дендробиумов нет другого вида, похожего на огуречный.

Ровные злаковые равнины штата Канзас — точно наши астраханские степи. Смотришь — и не веришь, что это Другая часть света. И только деревца юкк, ощетинившиеся жесткими кинжальными листьями, дают понять: тут западное полушарие. Юкки есть не только в Канзасе. Они и в Калифорнии и в Мексике. Где кактусы, там и юкки. Где юкки, там и кактусы.
   Есть юкки очень внушительные. Крупные, развесистые деревья. Э. Менинджер раздобыл где-то фотографию юкки гигантской в 20 метров высотой и толщиной с большую бочку. Эта юкка росла в Долине Антилоп в Калифорнии. Она уже срублена. Теперь стоит потеряться фотографии, и никто не поверит, что росла такая громадина (как это уже случилось с эвкалиптами). Есть юкки без ветвей, с одним столбовидным стволом. Есть и вообще без ствола, с одной прикорневой розеткой листьев. Такова свеча господня — самая красивая из всех юкк. Хоть ствола и нет, зато цветонос в форме гигантского пламени из^лножества лилиеподобных цветков выше человеческого роста.
   Однако не своим пугающим обличьем, не громадными грудами цветков выделяются юкки. Кинжалоподоб-ные листья есть и у других агавовых, есть и у зонтичных, громадные соцветия у пальм и орхидей. Юкк же отличает такая особенность, которой не могут похвалиться другие цветковые растения, кроме, может быть, фикуса. Своим опылителям они предлагают не только пропитание, но в придачу еще и нечто вроде инкубатора для выращивания личинок.
   Церемония опыления выглядит следующим образом. Опылитель — мотылек пронуба прилетает на цветки юкки, чтобы отложить яички в завязь. Откладывает. Тут же скатывает шарик липкой пыльцы, которую принес с другого цветка, и засовывает его в отверстие рыльца пестика.
   Пыльца делает свое дело, прорастает. Происходит оплодотворение. Растет завязь. Тем временем появляется личинка. Питание под рукой. Выедает некоторые из растущих завязей. Но не все. Другие сохраняются и дают семена. Выигрыш обоюдный. Мотылек вырастил потомство. Юкка обеспечила себе опыление цветков. Обо всем этом уже давно пишут в учебниках. Но остается еще много недоуменных вопросов.

   9 декабря 1871 года в первом томе лондонского журнала «Сад» были опубликованы два письма, сразу привлекшие внимание читателей. В письмах шла речь об одном неизвестном виде агавы — телеграфной. Ее рекомендовали как заменитель телеграфных столбов: цветет даже в Великобритании круглый год. И не портит вид, как обычные голые столбы. Читателю оставалось представить себе роскошное оформление железных дорог, вдоль которых потянется линия связи на живых опорах: огромные розетки листьев у основания столбо-видных цветоносов, яркие желтые перекладины соцветий, к которым подвешены провода. Очень нарядно.
   О телеграфной агаве узнали редакторы французского «Иллюстрированного садоводства» и в июне 1872 года перепечатали корреспонденцию. Прошло сто лет, и агава телеграфная снова появилась на страницах журналов. На этот раз ей посвятил свои страницы американский журнал «Кактусы и суккуленты\», сопроводив статью красочным рисунком: уходящие вдаль рельсы и цепочка агав с подвешенными к соцветиям проводами.
   Конечно, все это шутка. Агавы телеграфной не существует. Просто редакторы садоводческих журналов решили привлечь побольше читателей. Если бы даже существовала такая агава, то телеграфные провода нельзя было бы к ней подвесить по той простой причине, что цветут агавы не постоянно, а раз в несколько лет (хотя и не раз в сто лет, как думали раньше!). Но облик соцветия действительно напоминает телеграфный столб с перекладинами, сами же цветки отдаленно похожи на изоляторы, к которым крепятся провода.
   Жители американских пустынь так привыкли к агавам, что не мыслят себе пустыни без колючих, точно отлитых из камня розеток агавовых листьев и те л еграфо подобного цветоноса. Тогда пустыня кажется им неуютной.
   Способность агав наперекор всем стихиям годами допить силы, чтобы лет через 15—20 разразиться обильным цветением, внушает уважение. Да и для хозяйственных дел агава годится. Оторвалась в пути подошва у сандалии, агава поможет произвести ремонт. Достаточно отломить колючку от листа, будет иголка, за которой потянется крепкая нить—волокно Жареные цветки—деликатес.

Их силуэты в австралийской саванне сразу же обращают на себя внимание. Черные, не раз побывавшие в огне пожаров стволики со снопами длинных и узких листьев. Словно кто-то насадил на колы большие осоковые кочки. Еще выше поднимается соцветие, торчит из гущи листьев, как длинная черная палка. На ней пучки маленьких белых душистых цветков. Когда цветение закончено и семена высыпались, палка сгнивает и рушится. Из-за этих палок растения прозвали блекбоями, или, по-русски, черными парнями или черными воинами. Правда, чаще именуют просто травяными деревьями.
   Первые австралийские поселенцы отнеслись к блек-боям не очень бережно. Людей было мало, растений—много. Всюду, где встречались неплодородные почвы, росли эти неприхотливые существа. Расправлялись с ними довольно легко. Великовозрастных старцев достаточно было как следует пнуть сапогом.
   Потом обстоятельства изменились в пользу травяных деревьев. Людей стало больше, блекбоев — меньше. А тут еще выяснили, что это очень древние существа. Можно сказать, музейные редкости. И, кроме Австралии, нигде не растущие. Они создали совершенно особый ландшафт, который не похож ни на какой другой.
   Австралийцы неожиданно осознали, что блек-бои— совсем не лишние существа, которые занимают чужое место. Это такая же экзотика, как статуя Аполло-на или Венеры. И если нельзя на своем домашнем участке поставить перед входом в дом Аполлона, то пусть его заменит блекбой. Модно! Красиво- И никто не скажет, что у хозяина плохой вкус
   Сказано — сделано. Участки с травяными деревьями сразу поднялись в цене. У некоторых оказалось по сорок блекбоев. У других — ни одного. Что делать? Добыть на стороне.
   И вот австралийцы устроили настоящую охоту за прежде презираемыми растениями. Их выкапывали на пустошах, везли и сажали перед домом. Применяли мощную технику, подъемные краны, поднимая деревца так же, как у нас липы.

В 1958 году в верховьях Нила в Судане работал ботаник Хартумского университета П. Гэй. Однажды он увидел дрейфующий по реке зеленый островок. Крошечный плавучий газон. Воронкой сложенные стоячие листья. Вздутые, наполненные воздухом черешки. Фиолетовые цветки. От одного вида черешков у Гэя мурашки побежали по спине. Плыл водный гиацинт, эйхор-ния—гроза тропических рек.
   До сих пор Верхний Нил был свободен от гиацинта. Он свирепствовал на реке Конго, устраивая фиолетовые баррикады. Эйхорниевые газоны плыли так густо, как шуга на наших реках во время ледохода. Но как он попал в верховья Нила? Ведь под Хартумом реку перегораживает плотина. На Нижнем Ниле гиацинт встречался, но в верховьях о нем не знали.
   Гэй бросился к местным жителям: когда появился гиацинт, откуда? Ответы получил различные. Одни говорили, что такого растения еще не видели. Другие — что он давно растет на реке. Эти последние, видимо, путали эйхорнию с похожими на нее растениями. Тогда Гэй призвал на помощь собственную память. За год до того он описывал водную флору Белого Нила и его притока Бахр-эль-Газаля. И ни разу не встретил плавучего газона. Проверил 360 фотографий, сделанных во время экспедиции. Ни на одном снимке гиацинта не оказалось. Видимо, он появился совсем недавно. Но как и откуда?
   Может быть, его завезли любители цветов. Может быть, рыбаки. Позднее Гэй видел, как они тащили куски эйхорниевых газонов, чтобы защитить свои рыбные ловушки от солнца. Резонно предположить, что водный гиацинт занесли далеко в верховья, откуда он постепенно съезжал, сплавлялся вниз по Верхнему Нилу, разрастаясь на тихих плесах. Но в действительности все обстояло как раз наоборот. Водный гиацинт продвигался по Нилу снизу вверх. И Гэю предстояло выяснить, как это происходит.
   В первую очередь он обратил внимание на ветер. Метровой высоты кустики гиацинта — все равно что паруса. Ко дну гиацинт не прикреплен. Плавает свободно. Там, где течение слабое, плавучий газон движется вверх по реке, подобно паруснику. Нил течет с юга на север. Ветры чаще всего дуют в ту же сторону. И очень редко обратно, против течения. Следовательно, шансов на то, что ветер продвинет плавучие газоны гиацинта вверх по реке, очень мало.

Издали они казались многочисленной армией. Рассеявшись по пологим холмам, стояли темными, в рост человека фигурами с голыми стеблями и пучками мясистых листьев наверху. Над шапкой тускло-зеленых листьев маячили султаны из красных или желтых цветков. Они напоминали поднятые над головой флажки.
   Примерно такие описания приводили первые путешественники, проникшие в пустыни Южной Африки, где росли алоэ. Древовидные алоэ, потому что есть еще множество алоэ травянистых, у которых совершенно нет заметного глазу ствола. Некоторые из путешественников до того увлекались увиденным, что теряли чувство реальности. Преувеличивали размеры алоэ в несколько раз и писали о них много лишнего.
   В те давние годы первые поселенцы, как всегда, начинали с того, что выжигали лес под пашню. И хоть алоэ в африканской полупустыне не образует настоящего леса, жгли редкие его заросли. О том, как это происходило, один из первых исследователей поведал следующее. Когда фермеры пускали лесной пожар, огонь охватывал деревья алоэ. Стволы трещали. Сок, накопленный в мясистых тканях, взрывал их и выплескивался в бушующее пламя. Пожар гасил сам себя. Фермеры снова зажигали лес, и он снова затухал. Поскольку у Д. Бэрроу, как звали путешественника, не оказалось свидетелей, которые могли бы подтвердить феноменальный факт, это печатное сообщение остается на его совести.
   Другой первопроходец отмечал, что окружность кроны у деревьев алоэ достигает 130 метров. Когда впоследствии измерили, оказалось, что он преувеличил в 25 раз. Правда, и те, кто критиковал первопроходца, не могли доказать, что таких больших деревьев не было. Кто бы сейчас поверил, что Мамонтовы деревья достигают ста с лишним метров высоты, если бы они не уцелели до наших дней?
   Впрочем, и некоторые вполне проверенные факты могут показаться преувеличением. Начнем не с крупных, видных представителей этого рода, а с травянистых и малозаметных, таких, как алоэ песчаный. Это невысокий кустик метровой высоты. Если есть рядом на что опереться, стоит прямо. Если нет, лежит, разбрасывая по сторонам боковые побеги. Розетки листьев на этих побегах все вместе образуют густые куртины. Толстые листья с белыми пятнами, точно забрызганные известкой. И красное соцветие на полуметровом стебле.

«Особенно хороши наши сибирские ландыши,— писал красноярский поэт И. Рождественский,— они розовые, будто обрызганные зарей…» Не только он, но и многие другие считают, что в Сибири растут в диких лесах ландыши. А их там нет. От Урала до самой Даурии нет (саженые — не в счет!). История обошлась с ними слишком сурово, как, впрочем, и со многими другими спутниками дубрав. Только липа да несколько трав уцелели в Сибири, но и то островками. Ландыш исчез.
   «Обрызганный зарей» — не ландыш, хотя внешне чуточку похож. Та же невысокая стрелка с гирляндой колокольчатых цветков. Чаще розовых. Иногда почти белых. Не вдаваясь в тонкости конструкции цветка, можно отличить ландыш сразу же по листьям. Они в виде эллипса, жилки идут дугами, почти параллельно (как и у других однодольных!). У «обрызганного» — гру-шанки круглолистной — похож на лист груши, круглый. В отличие от груши он плотный, как из клеенки. И очень темный, почти черный. Жилки — сеточкой (двудольное).
   Несправедливость природы можно было бы подправить, посадить в Сибири ландыш снова, раз он когда-то там рос. Посадили. Прижился и так хорошо стал расти, что вырвался из садов и кое-где ушел в лес Так случилось под Красноярском. Иногда неопытные ботаники принимают его здесь за дикорастущий. Их ошибка имеет под собой некоторые основания. Возле Красноярска уцелел крошечный кусочек липового леса. Это и не лес даже. Так, несколько липок и их дубравных спутников. И ландыш вполне мог там расти.
   Впрочем, и в самом центре ландышевого раздолья, у нас под Москвой, он вдруг неожиданно может исчезнуть. Год, два, три нет ландыша. Потом так же неожиданно появится. Такое поведение мешает собирать его длинные корневища для сердечных лекарственных средств.
   Н. Борисова из Ленинграда попыталась выяснить, в чем тут дело. Она воспользовалась успехами математики, построила сложные уравнения с иксами и игреками. И задача разрешилась.